БАЙРАМОВ Дурды

Трудно припомнить хмурого или рассерженного Дурды. Он общителен и жизнерадостен, открыт и приветлив. Кажется, улыбка никогда не покидала его лица за исключением моментов предельной сосредоточенности при напряженной творческой работе.

Его полотна обладают такими же качествами, как и их автор: они радуются миру всей своей гаммой ярких красок, они открыты для светлого, радостного восприятия, они несут в себе яростный темперамент позитивного отношения к жизни.

Так уж получалось в последние годы, что масштабные выставки работ Байрамова были привязаны к круглым датам: к пятидесятилетию, к шестидесятилетию… Но тем ценнее и ощутимее звучала сила его таланта. Каждый очередной десяток являл собой не отсчет прожитых годов, а стремительный набор творческой высоты.

Портрет – один из его любимых жанров. И, пожалуй, мало кто из туркменских художников может поспорить с Байрамовым в совершенстве владения этим жанром. И дело вовсе не в совершенстве линий рисунка, выборе колористического решения или степени фотографической точности воспроизведения образа.

Каким-то непостижимым образом интуиция живописца уходит глубоко под внешнюю оболочку объекта изображения. На вопрос, как ему удается так глубоко приникать в сущность человека, даже не будучи с ним хорошо знакомым, у Байрамова не было исчерпывающего ответа, он и сам не мог объяснить, почему портреты его кисти несут в себе почти какие-то колдовские откровения.

Наверное, это и есть тайна настоящего искусства, рожденная из невероятных сочетаний интуиции и расчета, реального и мистического. Для начала можно вспомнить, что есть определенное чудо и в самом факте приобщения к живописи Дурды Байрамова. Будущий народный художник Туркменистана, как и большинство мальчишек – выпускников детского дома города Кизил – Арвата, должен был поступать в ремесленное училище при местном тепловозоремонтном заводе. Но, к счастью для туркменского изобразительного искусства, не прошел медкомиссию. По совету бывшего выпускника детского дома, Дурды поехал поступать в ашхабадское художественное училище. Как выпускника школы с «пятерочным» аттестатом его приняли без экзаменов, но с условием, что творческие дисциплины будут сданы позже. На первой же экзаменационной сессии Дурды получил «неуд» за рисунок и «трояк» за композицию. Но для него уже не существовало пути назад: мастерства еще не набралось, но мир искусства уже полностью поглотил сознание паренька. Для детдомовца, прошедшего суровую школу жизни в пору всеобщей военной разрухи, тяжелый труд – дело привычное. И он трудился, трудился, забывая про сон, еду и отдых...

Собственно говоря, эта напряженнейшая работа не кончалась никогда и по сей день. Она продолжалась в Московском художественном институте имени Сурикова, не кончалась в многочисленных творческих поездках, отщелкивала метрономом бесконечные часы перед мольбертом в мастерской. Эта самозабвенная работа принесла ему многочисленные творческие и правительственные награды, лауреатские дипломы, звание народного художника Туркменистана. Не принесла она только одного – самоуспокоенности, потери мальчишеского огонька во взоре...


При всей своей жадности к работе, ему никогда не было жалко своего времени для других – коллег, друзей, учеников. Трудно подсчитать, сколько молодых дарований работало с ним бок о бок в его мастерской на его холстах, его красками. Многие, сегодня уже маститые и заслуженные художники считают Дурды своим главным учителем. Дверь в свою мастерскую Дурды запирал весьма формально, только для совсем уж случайных посетителей. А условный «секретный» код – четыре размеренных удара, после которых запертая на ключ створка моментально распахивается, знало, наверное, пол-Ашхабада.

Роскошь – всецело посвящать себя искусству – позволительна только при наличии единомышленников среди самых близких людей. Быть может, Дурды не стал бы тем, кого мы знали, если бы не надежная опора в лице жены, а позже и четырех дочерей – красавиц. К их образам он очень часто возвращался в своем портретном творчестве, ни разу не повторяясь в оттенках передаваемых чувств. И по той любви, которую источают полотна, становится понятно, сколь много значат для него эти люди.

Трудно припомнить хмурого или рассерженного Дурды. Бывали, правда, в его жизни серьезные поводы для искреннего огорчения. Это моменты, когда у него просили продать его картину. Полотна для него, что собственные дети, а разве ребенка можно продать? Хорошо запомнился случай, когда в его мастерскую пришла группа итальянцев. Среди них был архитектор – человек с профессиональным вкусом. Он сразу понял уровень работ Байрамова и без долгих объяснений предложил за небольшой натюрморт тысячу долларов. На дворе стоял конец восьмидесятых, когда про такие деньжищи художники и слыхом не слыхивали. Дурды резко помрачнел и категорически отказался от сделки. Гость заявил, что не уйдет из мастерской, пока художник не согласится продать ему картину. Обоюдная неуступчивость продолжалась довольно долго, а потом Байрамов вдруг сказал гостю: «Забирай картину, я тебе ее дарю». Обалдевший итальянец долго не мог поверить своему счастью и все переспрашивал у переводчика, правильно ли он понял сказанное... В этом эпизоде – весь Дурды: неуступчивый в принципиальных вопросах и бесконечно щедрый в способности дарить людям радость.

Он любит делать подарки. Впрочем, все его творчество, все его полотна напоенные светом и энергией – это ли не щедрый подарок своей стране, своему времени, всем нам?